DUM SPIRO SPERO: О Вадиме Шершеневиче, и не только. Статьи, разыскания, публикации; Водолей, 2014

LG150128 020 Забытый учитель - Литературная газета

Пастернак и имажинисты.

• Фрединка — 13 Октября 2014

  5/5

  Книга достаточно объемна, бумага белая, отличное качество печати. Книга уникальна в том плане, что в настоящее время практически невозможно найти литературу о Вадиме Габриэловиче, а тут сразу все: и биография, и анализ произведений.

  0

  0

• Душин Владимир — 18 Ноября 2020

  5/5

  Фундаментальный труд известного историка литературы и коллекционера Владимира Дроздкова подводит предварительные итоги его двадцатилетних разысканий о Шершеневиче — и не только, как отмечено в названии, но также о Есенине и Маяковском.
  Кто первый поразился бы выходу 800-страничного суперсинопсиса с именем Вадима Шершеневича на титуле, так это он сам! Догорая от туберкулеза весной 1942-го в алтайской эвакуации, былой денди нисколько не рассчитывал на благостность своего послесмертья. Не то что стихи собственные, опасные пищеварению советской критики (прощальный сборник – вышел в 1926-м), а и классические переводы ему приходилось от года к году проталкивать в печать с растущей натугой. Венец его переводческих трудов – полный аналог бодлеровских «Цветов зла» – воссиял из архивного мрака лишь в идущем веке… А трогательная заботливость вдовы-актрисы капельно канула в океане отчуждения. Бойкотом попахивало всерьез, притом не на ровном месте. Задиристый полуполяк (в стартовом разделе представляемого нами тома – прелюбопытное этнодосье на Шершеневича) обожал гладить тяжеловесных современников (что Брюсова, что Гумилева, что Пастернака, что Мандельштама) против шерстки (и до «дружеских» драк доходило)
  те платили взаимностью. Во многом их каблуками его поэзия, могло показаться, навсегда втоптана в эпигонскую пыль. Кое-как устояла невнятная репутация, да и та вся в репьях жгучих недоумений.
  Почему в разгар футуристского пира он пошел не за Маяковским (тактически весьма соблазнительно), а ему наперерез? Почему не эмигрировал, хотя бы в обиду за то, что революция выгребла из его дворянских карманов всё до гроша (прежде его кормили проценты с завещанного отцом капитала), или хотя бы ради того, чтобы не оторваться от единственной дочки? Почему уцелел в 30-х, имея за спиной арест 1919-го и уголовное – упраздненное при Ельцине! – дело о связях с анархотеррористами?..
  
  Прикосновенная к стольким «людям и положениям», эта фигура, изрядно успев мумифицироваться, неизбежно понадобилась в пору коллективного осознания персональных рекордов и раздачи запоздалых призов. Силуэт ее был вчерне намечен калифорнийцем Вл. Марковым («История русского футуризма», 1968
  «Русский имажизм», 1980) и на Западе вообще (первая монография американского производства, 1981
  объемная журнальная ретроспектива по архиву бристольца Гордона Маквея, 1989), а позднее и у нас (Барнаул, Саратов, Петербург, Пермь). Не нарушая капиллярную систему шаткого шершеневичеведения, дотошно и поступательно (от раздела к разделу), московский филолог Владимир Дроздков вводит в ареалы долгого спора кровь пристрастности, плоть незнаемых ранее сведений и фактов. От разгадки обстоятельств печатного дебюта поэта (который самолично напустил на них избыток тумана) – через свежеоткрытие и частично реабилитацию его центральных произведений («Carmina», «Крематорий», «Лошадь как лошадь», «И так итог») и совместительственных жанров (поэтология, либреттистика) – к многосерийному разбору дилеммы: Шершеневич в литературе – игра-изъян или игра-искусство. Подробнейше, с таблицами и схемами, освещены такие нюансы, как применение юным Шершеневичем тоники сравнительно с синхронной стихопрактикой Маяковского и Константина Большакова. На наш общий взгляд, книгу Дроздкова вызвало к жизни вызревшее у него за годы складывания профильной бумажной коллекции намерение обозначить явное и тайное в соположении Шершеневича с теми, кто поудачливее, кому сильнее везло. И это не праздный интерес, а насущный.
  Недавно пишущему эту заметку довелось гостить в Константинове и наблюдать, как у стендов-витрин с вехами имажинизма местные экскурсоводы мило тараторят буквально о том, как чуточку неразборчивый Гений спутался с компанией трудных подростков… Но, позвольте, есенинская имажиниада была и добровольна, и высочайше плодотворна. Недаром Есенину внутри и «на грани» имажинизма отданы три раздела (из 18) книги Дроздкова. И с его же любящей руки Шершеневич, переиначиватель основ и смыслотворец, одаряется правом встать подле Есенина и Маяковского, пусть и на мысках.
  Свое коронное кредо спутник великих приоткрыл в предуведомлении к «Цветам зла»: «…Перевод не имеет конца, не может быть совершенен и должен подвергаться исправлениям до конца жизни переводчика». Русло этой аксиомы безусловно шире: любое творчество – континуум, и мера понимания этого соответствует мере причастности. Шершеневич с его извечным афронтерством и неуспокоенностью может быть причисляем к отряду посвященных на фоне всех неустранимых оговорок.
  Дроздков удерживает себя от похвалы своему герою и опускает простой вывод, напрашивающийся напрямую: без Шершеневича русская поэзия 1910-х и 1920-х заметно бы обесцветилась и обессочилась.
  В вышедшем томе Шершеневич – создатель текстов – показан не только в обильных цитатах и отсылках
  дополнительно помещена целиком пара крупных вещей, в том числе незаслуженно незамеченная «Мещантика», поэма не менее «гладкая» и «понятная», чем ее автор. Это почти уэллсовский репортаж из 2023 года: цивилизация насквозь пронизана раком мещанства, а слово «Россия» давным-давно стерлось с географических карт… Вот и еще одна его дерзость, сей раз брошенная уже в лицо потомкам, словно в доказательство того, что выдохнувший когда-то «Я минус все!..» неисправим.

  0

  0