Курсив мой. Автобиография (Берберова Нина Николаевна); Редакция Елены Шубиной, 2016

Сначала хотел приобрести издание предыдущего года, потому что там мне больше понравилась обложка, но его раскупили. К этому изданию нет никаких претензий: много иллюстраций, есть удобный именной указатель и биографический справочник.
В этой книге мне особо понравилось то, что Берберова абсолютно независимо от эмигрантского дискурса рассуждает о литературе, не боится резких суждений, разговаривает со всеми на равных. Уже после первой сотни страниц возникает чувство черной зависти: зависти к её воздушному стилю, это действительно очень качественная и увлекательная проза, зависти к тому, что Берберова находилась в кругу тех, кого ты считаешь абсолютными святыми. Сложно устоять от такого напора обаяния, от рассудительности, совмещенной с безумной витальностью и радостью, несмотря на увлечение Нины мрачной философией экзистенциализма.
Сложно и не влюбиться в неё не только как в талантливого автора, но и как в чрезвычайно привлекательную женщину. Не зря свое последнее стихотворение Гумилёв посвятил именно ей. Другое дело, что она холодно отнеслась к его недолгим ухаживаниям (Гумилёва вскоре расстреляли), да и гумилевскую поэзию охарактеризовала как старомодную, стилизованную, несмотря на то, что знала многие стихи наизусть с 13 лет. Да, наверное в Курсиве она приукрасила свое безразличие и отвращение к нему, но все таки книгу Берберова писала на седьмом десятке, когда уже всё взвешено и обдумано, а с Гумилевым виделась в свои двадцать. Как она сама заявила на первых страницах: «о прошлом говорю моим настоящем языком».
Чувствуется, что та или иная мысль прошла долгое брожение, множество противоречий, пока наконец не выразилась в окончательное суждение. Да и на протяжении всего жизненного пути Нина Берберова боролась с инерцией жизни, постоянно рефлексировала над собой и над судьбой своего поколения, как бы пошло это не звучало.
«Курсив мой» книга во многом откровенная. Взять хотя бы трогательные признания Нины, что она в детстве больше всего стыдилась (наверняка прекрасных) пальцев ног. Помимо таких умиляющих деталей запоминаются и некоторые выводы Берберовой, например, когда она вела беседу вместе с Буниным, Хадасевичем и Набоковым, в которой последний признался в том, что не читал «Севастопольских рассказов», чего абсолютно не стеснялся. Тогда Нина Берберова поняла, что необязательно читать всё и иметь обо всем мнение. И таких цепляющих историй, которые врезаются в память, в Курсиве много очень много.
Берберова пишет то, что считает нужным, что она много раз иронично отмечает на протяжении всей книги. Проблема в том, что люди пытаются требовать от писателя какой-то объективности, тем более от автора книги «о себе» (потому что Нина Берберова с первых строк заявила, что это не воспоминания, а история её жизни), и она прекрасно осознавала то, как её могут понять, поэтому сразу заявила, что будет писать о себе, осмысляя то, что было, не претендуя на объективную оценку своих единомышленников.
На протяжении всей книги чувствуется флёр загадочности, недосказанности. И это справедливо, ведь она нам сказала, что вправе оставить свои тайны себе, иначе можно было бы написать ещё таких же 600 страниц, да и вообще, всегда лучше жить, чем писать. И она жила, причем крайне активно: путешествовала, знакомилась с людьми, водила машину до конца жизни, знала кучу языков. Её удивительная судьба подбрасывала всё новые и новые испытания: жизнь в России в период военного коммунизма, затем эмиграция в Берлин и Париж, где она, перебиваясь с копейки на копейку, живёт вместе с больным Ходасевичем, и в конце концов, уходит от него. Да и период оккупации Франции, как и переезд с двумя чемоданами в США требовал от человека неимоверной силы духа и жажды свободы, чего у Нины Берберовой было в достатке. Свободы распоряжаться своей жизнью, свободой выносить суждения, свободой помогать своим друзьям. Двадцатый век был, по её собственной мысли, единственным возможным для неё веком. Это справедливо, ведь в 2017-ом ей наверняка было бы с нами очень скучно.